Defective
Название: Туфельки
Размер: мини, 1 405 слов
Персонажи: спойлерКитти Уайлд, Уэйд "Юник" Адамс, Хантер Клэрингтон, Кассандра Джулай, Финн Хадсон
Категория: джен
Жанр: драма, сюр
Рейтинг: G
читать дальшеНаряд яркий, праздничный, подмигивающий огоньками блесток, юбка - как у самой разбитной девчонки на свете. Зрители и рады верить. Каждый вечер новое объявление и неизменный бой кружек по мореному дереву, и топот ног лавиной чугунных градин. Единая волна живого, яростного, заставляющего ее сердце счастливо сжиматься.
— Мисс Квинн, прошу приветствовать! — срывается на фальцет Уэйд, их поистине уникальный конферансье.
Рука Квинн замирает, а затем отдергивает занавесь. Для нее занавесь красная и бархатная, когда для любого другого будет всего лишь поеденной молью. Фабрэй не остановить, она живет деталями своего выступления. Шаг, движение, взмах. Белые локоны.
Сперва Куинн окидывает зал взглядом из-под неподъемных ресниц. Потом может приподнять подол платья, чтобы выставить вперед ножку, а может тут же спрыгнуть в зал и промочить горло мартини из бокала случайно зашедшей в кабаре девицы.
Гости тут - перебродившая морская пена. Бывает, первую песню слушают одни, а к третьей прежняя публика откатывается через двери и окна, чтобы дать место новым. Это может оказаться кто угодно. Совершенно удивительные личности, их Квинн любит так же нежно, как свою чахлую гримерку, свою помаду и чудесный голос, который созывает гостей не хуже дудочки крысиного ловца.
Однако здесь, в кабаре, ловец только один. С ним Квинн могла проводить дни и часы, если бы у него нашлось столько времени.
Разгоряченная Квинн бухается за барную стойку, когда Ловец допивает пинту любимого пива.
— Никак не Гиннес, не Орегон и не Рафтман. И совсем не эль, — напевает Квинн, огибая пальцем края пузатого запотевшего стакана.
— Верно, — улыбается Ловец. — Ничего кроме Харлиз.
Ловец во всем человек очень принципиальный. Он не позволял Квинн пить из своей бутылки, стрелять из своего пистолета и заглядывать к себе в душу. Или хотя бы делиться чем-то ценным, хотя все знали, что Ловца сильнее всего занимают редкие сокровища. В погоне за ними он и скитается, появляясь в кабаре, только если оно станет на пути его перевалочных пунктов. Путешествует он каким-то особенным образом, и все, кто пытался подсмотреть или украсть его секрет, оставались без памяти и без головы.
— За чем охотишься на этот раз? — Квинн улыбается, как бы между прочим показывая подвязку в лентах и цветках, сложенных из органзы.
— Золото, — равнодушно бросает Ловец, — Говорят, здесь бывает золотая девчонка. Ее я и собираюсь подобрать.
— Ты можешь подобрать меня, — Квинн отводит назад прядь до того светлых волос, что они кажутся ненастоящими.
Ловец с Квинн, они друзья. Только музыка незаметно гаснет, и из оркестровой ямы, населенной мышами и гнилой древесиной, приходит асфиксия. Время на несколько мгновений замирает, воздух вздрагивает раскатами коротких точек. Ни одной длинной черты. Квинн не хочется больше петь в кабаре. Ей хочется, к примеру, бежать с Ловцом, а дальше будь что будет.
Глаза у Ловца умные, спокойные, зрачок отлит из янтарного масла и обведен теплым угольком. Хороший у него взгляд, поэтому Квинн за Ловца и уцепилась.
— Ты… Не то.
— Отчего же не то? — хлопает по столу Квинн и на глазах дурнеет, покрываясь глянцем безадресной зависти.
— А я вижу, — Ловец щурится уже настолько сильно, что его не обманешь ни всполохами платья, ни лицом, ни голосом, — Вижу, Квинн, что ты не та, кто мне нужен.
— Милая, перерыв закончился. Почему ты не на сцене? — Уэйд появляется из ниоткуда полностью преображенный. Теперь это Юник, опрятная моложавая дама, затянутая в черное чешуйчатое платье. Откровенно говоря, Юник напоминает пухлого угря, но попробуйте сказать такое вслух, и вход в кабаре для вас будет заказан.
Квинн все еще обозлена и раздосадована, но маска старой морщинистой карги постепенно сходит с нее. Кожа вновь обретает здоровый оттенок, а нос больше не загибается крючком. Ловец на это только глупо смеется.
— Вот и пей свой Харлиз, — мстительно науськивает Квинн. Ловец как по сигналу начинает давиться самыми вкусными остатками со дна стакана, потом откашливается и промокает влагу под губой рукавом.
— Ведьма старая! — осуждающе кричит он, пока Квинн охаживает всех толстосумов на обратном пути к гримерке.
***
В гримерке она старательно снимает макияж. На пластиковой голове манекена посажен белокурый парик, а на Квинн сейчас надет другой, темный: аккуратно подстриженная челка, гладкий отблеск на кончиках. Это и не Куинн вовсе, а Рэйчел. Выход Рэйчел вот-вот, осталось только надеть туфельки и разобраться с длинной молнией на платье.
— Застегни, — бросает Рэйчел, ставя на щеку родинку карандашом для глаз.
Никто не подходит. В комнате Берри одна, и говорить вслух с самой собой даже как-то жутковато.
— Да ладно тебе, не глупи, — уламывает пустоту Рэйчел, потрясая в воздухе металлическим язычком, — Вылезай, мне нужна помощь.
— Не надо, — просят за ее спиной. Собачка на молнии словно от сквозняка движется вверх, закрывая тканью сначала венерин треугольник с мягкой линией ямок, позвонки и две лопатки под белой теплой кожей.
Долговязый парень-призрак. Говорят, он ютится где-то между отошедшими от влажности обоями и выходит размяться только в полной темноте. Но перед Рэйчел он появляется даже при свете лампочек над зеркалом. В отражении оба они выглядят одинаково, разве что на ней больше косметики.
— Я все расскажу, — твердит призрак как заведенный. — Все про тебя расскажу.
Рэйчел безразлично мычит. Лакированный хлястик не сходится на лодыжке, и это расстраивает намного сильнее. Без нужных туфель никакого представления. А Юник уже заплатил по удвоенной ставке, чтобы в свой выходной Рэйчел смогла купить сигарет и свежих чулок.
— Это кабаре, придурок. Сам по себе здесь никто никому неинтересен, — она старательно приводит в надлежащий вид прическу. Парик должен сидеть хорошо и не съезжать, когда она задерет ноги, вращая каблуками луну в окошке под крышей. И все, пораженные, громко зааплодируют. — Тебе-то какое дело?
— Нехорошо брать чужое, нельзя, — хмурится призрак. — Захочется одеть свои туфли, а не сможешь.
— Как бы от них наконец-то избавиться, так нет, не выкинуть! - Рэйчел взмахивает руками. Настроение испорчено, теперь все ее труды насмарку. — А ну кыш отсюда!
Призрак все еще стоит перед ней, ждет другого ответа. Он ведь, пожалуй, в чем-то заботливый, этот призрак. Иногда, конечно, замыкается, часами разбирает и собирает призрачную винтовку. А иногда так разойдется, что поможет девчонке-уборщице смести паутину с высоких потолков беззвучными пороховыми выстрелами. Жаль, что видит его только одна живая душа – Рэйчел.
Призрак начинает журчать раскатами комнатного эха, неразборчиво и как птенчик обижено, поэтому Рэйчел вопит: «Пошел!», зашвыривает стакан чая с виски о стену. Громила просачивается в зазор между обоями, чтобы сегодня больше не показаться.
— Мисс Рэйчел! — визжит Юник, и Рэйчел спешит к красным занавесям, которые отделяют мир мха и пыли от восторженной любви посетителей.
— We live in a man’s man’s world, — поет Рэйчел, опадая на край сцены. Публика уже слегка очарована ею и вздыхает в общем с музыкой ритме.
Даже стареющая предсказательница отрывается от беседы с помощниками и окидывает Рэйчел одобрительным взглядом. Кого только не бывает в кабаре. Но предсказательница – гость непростой, ее любят и одновременно боятся все, начиная с Юник, заканчивая толстой добродушной поварихой. Женщина поднимает бокал, продолжая улавливать каждое девичье движение так, что лицо Рэйчел расцветает краской удовольствия и недолгого приятного покоя.
Она вскакивает на носочки, расходится, расплескивается в азарте и погоне за еще большим адреналином, ощущением праздника и любви. Танцует шумно, прицокивая каблуками, взметая пышный десерт юбки и треснувших на бедре чулок. Она дышит людьми, а люди восторженно дышат ею.
Туфельки дают вспышку и загораются. Рэйчел двигается почти босиком, пока подметки шипят и искрятся красными обжигающими всполохами. И как же это мучительно горячо!
***
Кто-то бесцеремонно дергает ее за руку. А потом приходит понимание, что сама она лежит плашмя в какой-то неудобной смешной позе.
— Вам стало плохо? — спрашивает женский голос. — Вы шлепнулись на пол, даже не начав программу.
Куинн, нет, конечно же, Рэйчел оглядывает себя: острые колени со стрелкой; сквозь молочно-белое пробивается порезанная кожа. И нет, она не может даже двинуться. Ступни до сих пор горят. Распухли и ноют.
— На вас чужие пуанты? — насмешливо спрашивает женщина.
— Мои, разумеется. Это частный заказ, двести баксов за пару.
— Неважно. Ваш повторный выход через три минуты. Готовы продемонстрировать индивидуальный номер?
— Номер, демонстрирующий мою индивидуальность, — болванчиком повторяет она.
— Верно, мисс, — ужасно снисходительный тон.
— Нет, — шепчет Китти коленкам, — Уже нет. Помогите встать. Пожалуйста. Мне нужно позвонить Пакерману.
— Это врач, у которого вы наблюдаетесь?
— Это никто.
Призрак выглядывает у водосточной трубы. Стекло слегка грязное из-за охаживающих его голубок. Лицо Китти кажется отсюда таким же обеспокоенным, как и всегда.
Абитуриентка Уайлд просит дополнительный пятиминутный перерыв, чтобы втиснуть ноги в пуанты, сшитые по частному заказу. Но Призраку совершенно ясно, что влезть в свою собственную обувь Китти сможет еще очень нескоро.
Название: Когда спускается ночь
Размер: мини, 1 871 слово
Персонажи: главный герой, Сантана Лопес, Куинн Фабрэй
Категория: фэмслэш
Жанр: постапокалиптика
Рейтинг: PG-13
читать дальшеКварцевый песок, галька и вздувшийся трещинами асфальт – вот что простирается на много миль вокруг. Примитивный и оттого мало запоминающийся пейзаж.
Поговаривают, что дальнобойщики, которые выбирали эту автостраду в обход федеральной, не раз оставляли на ней свои жизни и накопленные пожитки. Чем сейчас может заниматься простой мексиканец? Контрабандой, дером от полиции или миграционной службы, то-то и оно.
Справа по борту проплывает догорающий бампер грузовика. Кажется, кто-то привязал пламя к зеркалу заднего вида на леску, и теперь оно медленно следует за нами. Показывается сам фургон. Охваченный рябью высоких температур, закопченный и обугленный, еще недавно он перевозил телевизионное оборудование. Это если поверить надписи, пущенной по мятому боку, и не заглядывать в багажник - все содержимое растащили еще до нашего появления. От сгорбленного за рулем тела валит дурно пахнущий дым. Сантана бубнит формальное «En paz descanse», но не останавливается: брать с покойника нечего.
В очередной раз я объясняю себе: мы едем не день и не два. Порой забываешься и кажется, что в пути провел долгие годы. Автострада стирает границы, и в какой-то момент перестаешь различать, где заканчиваются твои мысли, и начинаются мысли спутника, где действует твое собственное тело, а где – чужое.
Кажется, последний раз это случилось сегодня утром. Ледяной песок как обычно расстилался зеленоватыми, угрожающими хребтами. Я заозирался в поисках дорожного знака, под которым мы остановились, и с удивлением обнаружил, что гляжу на пустыню глазами Сантаны. Моя товарка пряталась от заносов пыли на каменном взгорке, обитом ветрами, и, с ног до головы замотанная в пончо, раскуривала трубку (у нас нет личных вещей, практически все позаимствовано у здешних мертвецов; уверен, они не в обиде). Лопез продолжала безразлично пялиться на куст колючек вдалеке, а меня уже вовсю скручивало знакомым ощущением больной, мозаичной реальности. Сантана быстро раскусила мою попытку очистить ее мысли от пелены теней, налипшей за ночь, и вышвырнула вон. Доли секунды мое сознание летело как пробка, пущенная из бутылки шампанского. Удивительно. Я все еще помню, что такое шампанское…
— Не смей! — лицо Сантаны исказилось гримасой страха, смешанного с гневом, хотя мы оба понимаем, что прыжки в чужую голову контролировать невозможно.
Иногда, по правде, очень редко, приходят другие воспоминания, и получается что-то вроде короткой передышки. Доза морфия, после которой ненадолго расслабляешься и вдыхаешь полной грудью. Я все еще не уверен, сколько в них правды, и не навеяны ли они смрадом прелой резины. В этих воспоминаниях я вижу края своей клетчатой рубахи, чувствую, как удобно ногам в тренировочных кроссовках. Мы с Сантаной бродим по какому-то маленькому городу, и она – вдруг, неожиданно – в полосатом сарафане. Смеется. Я бы все отдал, чтобы услышать Сантанин смех тут, на клочке мексиканской земли, обнесенной огненным дождем.
Тяжело закашливаюсь и замечаю, что солнце давно висит на другой стороне горизонта. Что-то внутри меня булькающе стонет. Делаем вынужденную остановку. Я знаю, что будет дальше и сопротивляюсь изо всех сил.
— Ты голодный.
Сантана все еще зла на меня за утреннее происшествие. Лопес не хочется признавать, что тени в ее сознании скрывают лишь пустые углы. Слишком уж мало в нас осталось человеческого, и если я заставил себя перестроиться, смириться, то Сантана продолжает плыть против течения. Мы вместе бродим в потемках, шарим руками по илистому дну, и песок забивается к нам в рот, чтобы стесать острые зубы.
Единственное, что я ненавижу в себе новом, так это пресловутый голод. Пячусь от Лопес назад, как прибрежный рак.
— Так надо, — веско говорит Сантана, сдергивая с себя пончо, пропитанное потом и солью, — Не двигайся.
Но я только набираю обороты.
— Закрывай глаза, — почти нежно просит Лопес и шлепает себя по предплечью до появления живого розового оттенка.
Уговоры кончились. Запах разносится, будто им обмазали каждую травинку, торчащую из песчаных комков. Мне остается безвольно прижаться к Сантане и жадно глотать вязкую плотную жижу, ощущая каждый деликатный оттенок: усталость, надежда, смятение, страх – множество вещей, которыми Сантана Лопес пропитана до самого основания. Вкусная. Чувствую, как дрожит низ ее живота: она прижалась ко мне всем телом и всхлипывает, давясь ссохшимися слезами. В такие моменты кажется, что мне следовало родиться ее сыном, а не ее другом.
Заметно похолодало. Сытый и довольный, я стараюсь поработать грелкой, но Сантана откидывается, полностью выжатая. Баюкает руку застиранным бинтовым полотном.
— Сегодня больше не едем, — шевелится язык в красивой прорези рта.
Как будто Лопес на самом деле умеет извиняться. Я устраиваюсь подле нее, тяжело валюсь на клочок желтоватой травы. Сантана укрывает нас обоих пончо и устраивается головой у меня на животе. Хочется сказать, что она совсем не бездушная, что где-то внутри, в кровяных токах – там столько всего живого и острого, но усталость берет верх, и я отключаюсь.
Может, я бы проспал до самого утра, надеясь, что уж этой-то ночью будет поспокойнее. Может быть, Мексика прольется слабым дождем. Мы наполним фляги питьевой водой, чтобы не цедить опять кислое питье из растения, похожего на лопух в ядовито-красных прожилках.
— Сука, — вдруг говорит кто-то сверху, и я рычу от бешенства. Секунду назад на мне снова красовалась клетчатая рубашка, джинсы и кроссовки, а Сантана рассказывала про какую-то смешную девчонку и ее жирного кота. Кот, который ест фондю, надо же такое придумать!
Пялюсь в темноту несколько секунд, пока через темный контур не проступает мужская фигура. Тот самый обгоревший водитель. Высокий молодой парень, вовсе не местный: бледное лицо, удивленно приподнятые дуги бровей, всклокоченные волосы.
Сантана шарит вокруг себя в поисках мачете, но тот давно выменян на запас маисовых лепешек и драгоценных льняных зерен.
— Почему не помогла? — воет мертвец, не на шутку обиженный. — Ты же меня узнала!
Лопес покрывается постыдным румянцем, а парень, почуяв свою правоту, уже не просто потрясает кулаками в воздухе, а нависает над Сантаной всем корпусом, дыша, как загнанная лошадь. Кровь Сантаны Лопес, разлившаяся по всему телу, пригвождает меня к земле и не дает сделать движения. Я едва сигналю Лопес, и та догадывается нащупать под моим боком тяжелую флягу. Лучше ударить его в лицо? А, может, метить в колено?..
Сначала я даже не понимаю, что происходит. Лопес не успевает ударить, а живот погорельца с треском пропарывает металлический серпик. Жидкость хлещет из раны, словно из дырявого ведра, под нашими ногами шипят, выжигаясь, мелкие травинки.
Мертвец рушится лицом вниз, и мне представляется шанс увидеть ее. Молодая женщина с глазурованной калаверой вместо лица. Темно-красные, нет, пурпурные волосы обрамляют белоснежный овал черепа, украшенный рисунком из розовых бутонов. Губы подшиты полыхающей нитью. В глазницах сдержано сияют камни, раскаленные докрасна.
Это очень красивая женщина-смерть. Сквозь длинный подол ее платья прорастают побеги вьюна и стягиваются вокруг нас больно жалящей сетью.
— Ты пришла за ним? — шепчет Сантана, завороженная блеском камней.
Каждый день мы видим только пыль, песок и разлагающуюся плоть тех, кто уже не спасется. Даже в богом забытой Мексике. Вообще-то, бог больше занят Европой и Центральной Америкой, где он душит, топит и карает людской род, так что мы решили ненадолго сбежать от него, пользуясь тем, что земля круглая.
— Нет, — ласково поправляет ее девушка-Смерть и присаживается рядом, — Я пришла за тобой. Хочешь?
Теперь-то я понимаю, кто отбирает у Сантаны воспоминания одно за другим и превращает ее разум в шкаф с пустыми полками. Почему Сантана не вспоминает знакомого ей мертвеца, и почему в самой сладкой крови много растерянности и слишком мало веры в себя. Я понял, кто делает нашу автостраду бесконечной. А не приплачивают ли федералы этой бабе?..
— Я могу убрать всю твою боль и сомнения, — между тем, предлагает девушка-калавера, — Ты станешь намного счастливее, Сантана.
И улыбается полными губами. Ветер легко играет ее розовыми локонами, напитываясь душным углеродом. Вьюнки облетают, превращая твердую землю в ковер из мертвой сморщенной органики.
— И смогу пить, сколько захочу? — шумно сглотнув, спрашивает Сантана.
— Сколько захочешь, — хозяйка пустыни переливчато смеется в рукав праздничного платья. Сколько их она уже перемерила.
«Замолчи, идиотка!» — беззвучно ору я, без движения валяясь на боку под пончо Сантаны, — «Заткнись, пожалуйста, и все опять обойдется! Какого черта ты не выпила перед сном травяную выжимку?»
— А Дэйва с собой можно взять? — наконец-то предчувствуя подвох, уточняет Лопес: каменные глаза Смерти здорово напекают людям мозг, если в них долго смотреться.
Прекрасная калавера вдруг оборачивается ко мне и одаривает таким пренебрежением, что я изо всех сил пытаюсь ответить тем же. Сантана давно меня не слышит. Дело даже не в том, что я напился ее крови и пота, и меня временно развезло. То есть я хотел сказать парализовало.
Смерть прицокивает языком, явно не соглашаясь.
— Дэйв? Странное прозвище для мотоцикла. Нет, Сантана, Дэйва взять нельзя. Хорошие мексиканские девочки не берут тотемы с собой в кровать.
— Он не тотем! Он мой друг, — вскидывается Сантана.
— Сан, послушай, — хмурится Смерть, совсем по-человечески, — Я устала тебе это объяснять. Если твой друг умирает посреди пустыни от заражения крови, и ты заключаешь его в неодушевленную вещь, то он – тотем. И живым больше не станет. Как Финн, Пак или малышка Бриттани. — Калавера трет свой белоснежный лоб, пока у меня из бака сочится переваренное топливо, точнее, ежедневное жертвоприношение Сантаны.
Теперь, когда я готов был признать себя несуществующим и давно ушедшим, Сантана Лопез из последних сил цепляется за воспоминания, отдавая их не хозяйке пустыни - мне. Я смотрю в осунувшееся обветренное лицо и жалею только о том, что не могу прикоснуться к нему ладонью. Сантана прислоняется к моему заднему колесу как к опоре, которая может придать ее решению твердости.
— Тогда не хочу, — просто говорит она.
Девушка-Смерть скрипит крупными белыми зубами.
— Не хочу, — упорствует Сантана.
— Какого хрена ты дал им свободу выбора, старый маразматик? — вопит хозяйка пустыни, воздевая руки к облезлому кусту бересклета.— Почему все должно быть так сложно?
— Ты еще меня вспомнишь, — выплевывает сквозь зубы прекрасная калавера и пинает меня по кожаному креслу.
Только осмелевшая Сантана хочет открыть рот, как почерневшие вьюны обвиваются вокруг наших тел, и острые побеги ввинчиваются в мой бензобак и покрышки. Рядом хрипит Лопес: вьюны быстро и умело пережимают ей сонную артерию.
***
Кварцевый песок, галька и вздувшийся трещинами асфальт – вот что простирается на много миль вокруг. Примитивный и оттого мало запоминающийся пейзаж.
Мы едем медленно и довольно: кажется, этой ночью мы наконец-то смогли хорошо отдохнуть. Сантана положила голову мне на плечо, и от одного этого я напыщен, горд и умиротворен.
— Видишь, что там? — азартно спрашивает Лопез, показывая пальцем на какой-то предмет в дымке жары. Цвета плывут, но это определенно человек. Живой, — Может, выменяем на мое пончо нож или мачете, — мечтательно тянет Лопез.
Но у путника нет ни мачете, ни ножа. Мы останавливаемся перед очень красивой девушкой. Ее аляповато-розовые кудри убраны в хвост и украшены свежей розой, а платье расшито узором из вьюнков.
— Где ты нашла розы? — пораженно спрашивает Сантана, не сводя с незнакомки взгляда.
— Секрет, — улыбается она, показывая крепкие белые зубы, — Подбросите?
— А куда тебе надо? — я высовываюсь с водительского места нашего пикапа и подозрительно осматриваю незваную попутчицу.
— Как можно дальше отсюда. Слыхали, тут в штате неподалеку был ужасный пожар? А потом потоп.
— Блядь, — сквозь зубы ругается Сантана.
— У меня есть деньги, — наконец, говорит девушка, — И маисовые лепешки.
— Садись, — я тут же открываю ей заднюю дверь и ставлю кроссовок на сцепление, — Погнали на Запад.
Хозяйка пустыни проворно забирается на кожаное сидение. В ее ушах адовым пламенем сияют серьги с сахарными калаверами.
Размер: мини, 1 405 слов
Персонажи: спойлерКитти Уайлд, Уэйд "Юник" Адамс, Хантер Клэрингтон, Кассандра Джулай, Финн Хадсон
Категория: джен
Жанр: драма, сюр
Рейтинг: G
читать дальшеНаряд яркий, праздничный, подмигивающий огоньками блесток, юбка - как у самой разбитной девчонки на свете. Зрители и рады верить. Каждый вечер новое объявление и неизменный бой кружек по мореному дереву, и топот ног лавиной чугунных градин. Единая волна живого, яростного, заставляющего ее сердце счастливо сжиматься.
— Мисс Квинн, прошу приветствовать! — срывается на фальцет Уэйд, их поистине уникальный конферансье.
Рука Квинн замирает, а затем отдергивает занавесь. Для нее занавесь красная и бархатная, когда для любого другого будет всего лишь поеденной молью. Фабрэй не остановить, она живет деталями своего выступления. Шаг, движение, взмах. Белые локоны.
Сперва Куинн окидывает зал взглядом из-под неподъемных ресниц. Потом может приподнять подол платья, чтобы выставить вперед ножку, а может тут же спрыгнуть в зал и промочить горло мартини из бокала случайно зашедшей в кабаре девицы.
Гости тут - перебродившая морская пена. Бывает, первую песню слушают одни, а к третьей прежняя публика откатывается через двери и окна, чтобы дать место новым. Это может оказаться кто угодно. Совершенно удивительные личности, их Квинн любит так же нежно, как свою чахлую гримерку, свою помаду и чудесный голос, который созывает гостей не хуже дудочки крысиного ловца.
Однако здесь, в кабаре, ловец только один. С ним Квинн могла проводить дни и часы, если бы у него нашлось столько времени.
Разгоряченная Квинн бухается за барную стойку, когда Ловец допивает пинту любимого пива.
— Никак не Гиннес, не Орегон и не Рафтман. И совсем не эль, — напевает Квинн, огибая пальцем края пузатого запотевшего стакана.
— Верно, — улыбается Ловец. — Ничего кроме Харлиз.
Ловец во всем человек очень принципиальный. Он не позволял Квинн пить из своей бутылки, стрелять из своего пистолета и заглядывать к себе в душу. Или хотя бы делиться чем-то ценным, хотя все знали, что Ловца сильнее всего занимают редкие сокровища. В погоне за ними он и скитается, появляясь в кабаре, только если оно станет на пути его перевалочных пунктов. Путешествует он каким-то особенным образом, и все, кто пытался подсмотреть или украсть его секрет, оставались без памяти и без головы.
— За чем охотишься на этот раз? — Квинн улыбается, как бы между прочим показывая подвязку в лентах и цветках, сложенных из органзы.
— Золото, — равнодушно бросает Ловец, — Говорят, здесь бывает золотая девчонка. Ее я и собираюсь подобрать.
— Ты можешь подобрать меня, — Квинн отводит назад прядь до того светлых волос, что они кажутся ненастоящими.
Ловец с Квинн, они друзья. Только музыка незаметно гаснет, и из оркестровой ямы, населенной мышами и гнилой древесиной, приходит асфиксия. Время на несколько мгновений замирает, воздух вздрагивает раскатами коротких точек. Ни одной длинной черты. Квинн не хочется больше петь в кабаре. Ей хочется, к примеру, бежать с Ловцом, а дальше будь что будет.
Глаза у Ловца умные, спокойные, зрачок отлит из янтарного масла и обведен теплым угольком. Хороший у него взгляд, поэтому Квинн за Ловца и уцепилась.
— Ты… Не то.
— Отчего же не то? — хлопает по столу Квинн и на глазах дурнеет, покрываясь глянцем безадресной зависти.
— А я вижу, — Ловец щурится уже настолько сильно, что его не обманешь ни всполохами платья, ни лицом, ни голосом, — Вижу, Квинн, что ты не та, кто мне нужен.
— Милая, перерыв закончился. Почему ты не на сцене? — Уэйд появляется из ниоткуда полностью преображенный. Теперь это Юник, опрятная моложавая дама, затянутая в черное чешуйчатое платье. Откровенно говоря, Юник напоминает пухлого угря, но попробуйте сказать такое вслух, и вход в кабаре для вас будет заказан.
Квинн все еще обозлена и раздосадована, но маска старой морщинистой карги постепенно сходит с нее. Кожа вновь обретает здоровый оттенок, а нос больше не загибается крючком. Ловец на это только глупо смеется.
— Вот и пей свой Харлиз, — мстительно науськивает Квинн. Ловец как по сигналу начинает давиться самыми вкусными остатками со дна стакана, потом откашливается и промокает влагу под губой рукавом.
— Ведьма старая! — осуждающе кричит он, пока Квинн охаживает всех толстосумов на обратном пути к гримерке.
***
В гримерке она старательно снимает макияж. На пластиковой голове манекена посажен белокурый парик, а на Квинн сейчас надет другой, темный: аккуратно подстриженная челка, гладкий отблеск на кончиках. Это и не Куинн вовсе, а Рэйчел. Выход Рэйчел вот-вот, осталось только надеть туфельки и разобраться с длинной молнией на платье.
— Застегни, — бросает Рэйчел, ставя на щеку родинку карандашом для глаз.
Никто не подходит. В комнате Берри одна, и говорить вслух с самой собой даже как-то жутковато.
— Да ладно тебе, не глупи, — уламывает пустоту Рэйчел, потрясая в воздухе металлическим язычком, — Вылезай, мне нужна помощь.
— Не надо, — просят за ее спиной. Собачка на молнии словно от сквозняка движется вверх, закрывая тканью сначала венерин треугольник с мягкой линией ямок, позвонки и две лопатки под белой теплой кожей.
Долговязый парень-призрак. Говорят, он ютится где-то между отошедшими от влажности обоями и выходит размяться только в полной темноте. Но перед Рэйчел он появляется даже при свете лампочек над зеркалом. В отражении оба они выглядят одинаково, разве что на ней больше косметики.
— Я все расскажу, — твердит призрак как заведенный. — Все про тебя расскажу.
Рэйчел безразлично мычит. Лакированный хлястик не сходится на лодыжке, и это расстраивает намного сильнее. Без нужных туфель никакого представления. А Юник уже заплатил по удвоенной ставке, чтобы в свой выходной Рэйчел смогла купить сигарет и свежих чулок.
— Это кабаре, придурок. Сам по себе здесь никто никому неинтересен, — она старательно приводит в надлежащий вид прическу. Парик должен сидеть хорошо и не съезжать, когда она задерет ноги, вращая каблуками луну в окошке под крышей. И все, пораженные, громко зааплодируют. — Тебе-то какое дело?
— Нехорошо брать чужое, нельзя, — хмурится призрак. — Захочется одеть свои туфли, а не сможешь.
— Как бы от них наконец-то избавиться, так нет, не выкинуть! - Рэйчел взмахивает руками. Настроение испорчено, теперь все ее труды насмарку. — А ну кыш отсюда!
Призрак все еще стоит перед ней, ждет другого ответа. Он ведь, пожалуй, в чем-то заботливый, этот призрак. Иногда, конечно, замыкается, часами разбирает и собирает призрачную винтовку. А иногда так разойдется, что поможет девчонке-уборщице смести паутину с высоких потолков беззвучными пороховыми выстрелами. Жаль, что видит его только одна живая душа – Рэйчел.
Призрак начинает журчать раскатами комнатного эха, неразборчиво и как птенчик обижено, поэтому Рэйчел вопит: «Пошел!», зашвыривает стакан чая с виски о стену. Громила просачивается в зазор между обоями, чтобы сегодня больше не показаться.
— Мисс Рэйчел! — визжит Юник, и Рэйчел спешит к красным занавесям, которые отделяют мир мха и пыли от восторженной любви посетителей.
— We live in a man’s man’s world, — поет Рэйчел, опадая на край сцены. Публика уже слегка очарована ею и вздыхает в общем с музыкой ритме.
Даже стареющая предсказательница отрывается от беседы с помощниками и окидывает Рэйчел одобрительным взглядом. Кого только не бывает в кабаре. Но предсказательница – гость непростой, ее любят и одновременно боятся все, начиная с Юник, заканчивая толстой добродушной поварихой. Женщина поднимает бокал, продолжая улавливать каждое девичье движение так, что лицо Рэйчел расцветает краской удовольствия и недолгого приятного покоя.
Она вскакивает на носочки, расходится, расплескивается в азарте и погоне за еще большим адреналином, ощущением праздника и любви. Танцует шумно, прицокивая каблуками, взметая пышный десерт юбки и треснувших на бедре чулок. Она дышит людьми, а люди восторженно дышат ею.
Туфельки дают вспышку и загораются. Рэйчел двигается почти босиком, пока подметки шипят и искрятся красными обжигающими всполохами. И как же это мучительно горячо!
***
Кто-то бесцеремонно дергает ее за руку. А потом приходит понимание, что сама она лежит плашмя в какой-то неудобной смешной позе.
— Вам стало плохо? — спрашивает женский голос. — Вы шлепнулись на пол, даже не начав программу.
Куинн, нет, конечно же, Рэйчел оглядывает себя: острые колени со стрелкой; сквозь молочно-белое пробивается порезанная кожа. И нет, она не может даже двинуться. Ступни до сих пор горят. Распухли и ноют.
— На вас чужие пуанты? — насмешливо спрашивает женщина.
— Мои, разумеется. Это частный заказ, двести баксов за пару.
— Неважно. Ваш повторный выход через три минуты. Готовы продемонстрировать индивидуальный номер?
— Номер, демонстрирующий мою индивидуальность, — болванчиком повторяет она.
— Верно, мисс, — ужасно снисходительный тон.
— Нет, — шепчет Китти коленкам, — Уже нет. Помогите встать. Пожалуйста. Мне нужно позвонить Пакерману.
— Это врач, у которого вы наблюдаетесь?
— Это никто.
Призрак выглядывает у водосточной трубы. Стекло слегка грязное из-за охаживающих его голубок. Лицо Китти кажется отсюда таким же обеспокоенным, как и всегда.
Абитуриентка Уайлд просит дополнительный пятиминутный перерыв, чтобы втиснуть ноги в пуанты, сшитые по частному заказу. Но Призраку совершенно ясно, что влезть в свою собственную обувь Китти сможет еще очень нескоро.
Название: Когда спускается ночь
Размер: мини, 1 871 слово
Персонажи: главный герой, Сантана Лопес, Куинн Фабрэй
Категория: фэмслэш
Жанр: постапокалиптика
Рейтинг: PG-13
читать дальшеКварцевый песок, галька и вздувшийся трещинами асфальт – вот что простирается на много миль вокруг. Примитивный и оттого мало запоминающийся пейзаж.
Поговаривают, что дальнобойщики, которые выбирали эту автостраду в обход федеральной, не раз оставляли на ней свои жизни и накопленные пожитки. Чем сейчас может заниматься простой мексиканец? Контрабандой, дером от полиции или миграционной службы, то-то и оно.
Справа по борту проплывает догорающий бампер грузовика. Кажется, кто-то привязал пламя к зеркалу заднего вида на леску, и теперь оно медленно следует за нами. Показывается сам фургон. Охваченный рябью высоких температур, закопченный и обугленный, еще недавно он перевозил телевизионное оборудование. Это если поверить надписи, пущенной по мятому боку, и не заглядывать в багажник - все содержимое растащили еще до нашего появления. От сгорбленного за рулем тела валит дурно пахнущий дым. Сантана бубнит формальное «En paz descanse», но не останавливается: брать с покойника нечего.
В очередной раз я объясняю себе: мы едем не день и не два. Порой забываешься и кажется, что в пути провел долгие годы. Автострада стирает границы, и в какой-то момент перестаешь различать, где заканчиваются твои мысли, и начинаются мысли спутника, где действует твое собственное тело, а где – чужое.
Кажется, последний раз это случилось сегодня утром. Ледяной песок как обычно расстилался зеленоватыми, угрожающими хребтами. Я заозирался в поисках дорожного знака, под которым мы остановились, и с удивлением обнаружил, что гляжу на пустыню глазами Сантаны. Моя товарка пряталась от заносов пыли на каменном взгорке, обитом ветрами, и, с ног до головы замотанная в пончо, раскуривала трубку (у нас нет личных вещей, практически все позаимствовано у здешних мертвецов; уверен, они не в обиде). Лопез продолжала безразлично пялиться на куст колючек вдалеке, а меня уже вовсю скручивало знакомым ощущением больной, мозаичной реальности. Сантана быстро раскусила мою попытку очистить ее мысли от пелены теней, налипшей за ночь, и вышвырнула вон. Доли секунды мое сознание летело как пробка, пущенная из бутылки шампанского. Удивительно. Я все еще помню, что такое шампанское…
— Не смей! — лицо Сантаны исказилось гримасой страха, смешанного с гневом, хотя мы оба понимаем, что прыжки в чужую голову контролировать невозможно.
Иногда, по правде, очень редко, приходят другие воспоминания, и получается что-то вроде короткой передышки. Доза морфия, после которой ненадолго расслабляешься и вдыхаешь полной грудью. Я все еще не уверен, сколько в них правды, и не навеяны ли они смрадом прелой резины. В этих воспоминаниях я вижу края своей клетчатой рубахи, чувствую, как удобно ногам в тренировочных кроссовках. Мы с Сантаной бродим по какому-то маленькому городу, и она – вдруг, неожиданно – в полосатом сарафане. Смеется. Я бы все отдал, чтобы услышать Сантанин смех тут, на клочке мексиканской земли, обнесенной огненным дождем.
Тяжело закашливаюсь и замечаю, что солнце давно висит на другой стороне горизонта. Что-то внутри меня булькающе стонет. Делаем вынужденную остановку. Я знаю, что будет дальше и сопротивляюсь изо всех сил.
— Ты голодный.
Сантана все еще зла на меня за утреннее происшествие. Лопес не хочется признавать, что тени в ее сознании скрывают лишь пустые углы. Слишком уж мало в нас осталось человеческого, и если я заставил себя перестроиться, смириться, то Сантана продолжает плыть против течения. Мы вместе бродим в потемках, шарим руками по илистому дну, и песок забивается к нам в рот, чтобы стесать острые зубы.
Единственное, что я ненавижу в себе новом, так это пресловутый голод. Пячусь от Лопес назад, как прибрежный рак.
— Так надо, — веско говорит Сантана, сдергивая с себя пончо, пропитанное потом и солью, — Не двигайся.
Но я только набираю обороты.
— Закрывай глаза, — почти нежно просит Лопес и шлепает себя по предплечью до появления живого розового оттенка.
Уговоры кончились. Запах разносится, будто им обмазали каждую травинку, торчащую из песчаных комков. Мне остается безвольно прижаться к Сантане и жадно глотать вязкую плотную жижу, ощущая каждый деликатный оттенок: усталость, надежда, смятение, страх – множество вещей, которыми Сантана Лопес пропитана до самого основания. Вкусная. Чувствую, как дрожит низ ее живота: она прижалась ко мне всем телом и всхлипывает, давясь ссохшимися слезами. В такие моменты кажется, что мне следовало родиться ее сыном, а не ее другом.
Заметно похолодало. Сытый и довольный, я стараюсь поработать грелкой, но Сантана откидывается, полностью выжатая. Баюкает руку застиранным бинтовым полотном.
— Сегодня больше не едем, — шевелится язык в красивой прорези рта.
Как будто Лопес на самом деле умеет извиняться. Я устраиваюсь подле нее, тяжело валюсь на клочок желтоватой травы. Сантана укрывает нас обоих пончо и устраивается головой у меня на животе. Хочется сказать, что она совсем не бездушная, что где-то внутри, в кровяных токах – там столько всего живого и острого, но усталость берет верх, и я отключаюсь.
Может, я бы проспал до самого утра, надеясь, что уж этой-то ночью будет поспокойнее. Может быть, Мексика прольется слабым дождем. Мы наполним фляги питьевой водой, чтобы не цедить опять кислое питье из растения, похожего на лопух в ядовито-красных прожилках.
— Сука, — вдруг говорит кто-то сверху, и я рычу от бешенства. Секунду назад на мне снова красовалась клетчатая рубашка, джинсы и кроссовки, а Сантана рассказывала про какую-то смешную девчонку и ее жирного кота. Кот, который ест фондю, надо же такое придумать!
Пялюсь в темноту несколько секунд, пока через темный контур не проступает мужская фигура. Тот самый обгоревший водитель. Высокий молодой парень, вовсе не местный: бледное лицо, удивленно приподнятые дуги бровей, всклокоченные волосы.
Сантана шарит вокруг себя в поисках мачете, но тот давно выменян на запас маисовых лепешек и драгоценных льняных зерен.
— Почему не помогла? — воет мертвец, не на шутку обиженный. — Ты же меня узнала!
Лопес покрывается постыдным румянцем, а парень, почуяв свою правоту, уже не просто потрясает кулаками в воздухе, а нависает над Сантаной всем корпусом, дыша, как загнанная лошадь. Кровь Сантаны Лопес, разлившаяся по всему телу, пригвождает меня к земле и не дает сделать движения. Я едва сигналю Лопес, и та догадывается нащупать под моим боком тяжелую флягу. Лучше ударить его в лицо? А, может, метить в колено?..
Сначала я даже не понимаю, что происходит. Лопес не успевает ударить, а живот погорельца с треском пропарывает металлический серпик. Жидкость хлещет из раны, словно из дырявого ведра, под нашими ногами шипят, выжигаясь, мелкие травинки.
Мертвец рушится лицом вниз, и мне представляется шанс увидеть ее. Молодая женщина с глазурованной калаверой вместо лица. Темно-красные, нет, пурпурные волосы обрамляют белоснежный овал черепа, украшенный рисунком из розовых бутонов. Губы подшиты полыхающей нитью. В глазницах сдержано сияют камни, раскаленные докрасна.
Это очень красивая женщина-смерть. Сквозь длинный подол ее платья прорастают побеги вьюна и стягиваются вокруг нас больно жалящей сетью.
— Ты пришла за ним? — шепчет Сантана, завороженная блеском камней.
Каждый день мы видим только пыль, песок и разлагающуюся плоть тех, кто уже не спасется. Даже в богом забытой Мексике. Вообще-то, бог больше занят Европой и Центральной Америкой, где он душит, топит и карает людской род, так что мы решили ненадолго сбежать от него, пользуясь тем, что земля круглая.
— Нет, — ласково поправляет ее девушка-Смерть и присаживается рядом, — Я пришла за тобой. Хочешь?
Теперь-то я понимаю, кто отбирает у Сантаны воспоминания одно за другим и превращает ее разум в шкаф с пустыми полками. Почему Сантана не вспоминает знакомого ей мертвеца, и почему в самой сладкой крови много растерянности и слишком мало веры в себя. Я понял, кто делает нашу автостраду бесконечной. А не приплачивают ли федералы этой бабе?..
— Я могу убрать всю твою боль и сомнения, — между тем, предлагает девушка-калавера, — Ты станешь намного счастливее, Сантана.
И улыбается полными губами. Ветер легко играет ее розовыми локонами, напитываясь душным углеродом. Вьюнки облетают, превращая твердую землю в ковер из мертвой сморщенной органики.
— И смогу пить, сколько захочу? — шумно сглотнув, спрашивает Сантана.
— Сколько захочешь, — хозяйка пустыни переливчато смеется в рукав праздничного платья. Сколько их она уже перемерила.
«Замолчи, идиотка!» — беззвучно ору я, без движения валяясь на боку под пончо Сантаны, — «Заткнись, пожалуйста, и все опять обойдется! Какого черта ты не выпила перед сном травяную выжимку?»
— А Дэйва с собой можно взять? — наконец-то предчувствуя подвох, уточняет Лопес: каменные глаза Смерти здорово напекают людям мозг, если в них долго смотреться.
Прекрасная калавера вдруг оборачивается ко мне и одаривает таким пренебрежением, что я изо всех сил пытаюсь ответить тем же. Сантана давно меня не слышит. Дело даже не в том, что я напился ее крови и пота, и меня временно развезло. То есть я хотел сказать парализовало.
Смерть прицокивает языком, явно не соглашаясь.
— Дэйв? Странное прозвище для мотоцикла. Нет, Сантана, Дэйва взять нельзя. Хорошие мексиканские девочки не берут тотемы с собой в кровать.
— Он не тотем! Он мой друг, — вскидывается Сантана.
— Сан, послушай, — хмурится Смерть, совсем по-человечески, — Я устала тебе это объяснять. Если твой друг умирает посреди пустыни от заражения крови, и ты заключаешь его в неодушевленную вещь, то он – тотем. И живым больше не станет. Как Финн, Пак или малышка Бриттани. — Калавера трет свой белоснежный лоб, пока у меня из бака сочится переваренное топливо, точнее, ежедневное жертвоприношение Сантаны.
Теперь, когда я готов был признать себя несуществующим и давно ушедшим, Сантана Лопез из последних сил цепляется за воспоминания, отдавая их не хозяйке пустыни - мне. Я смотрю в осунувшееся обветренное лицо и жалею только о том, что не могу прикоснуться к нему ладонью. Сантана прислоняется к моему заднему колесу как к опоре, которая может придать ее решению твердости.
— Тогда не хочу, — просто говорит она.
Девушка-Смерть скрипит крупными белыми зубами.
— Не хочу, — упорствует Сантана.
— Какого хрена ты дал им свободу выбора, старый маразматик? — вопит хозяйка пустыни, воздевая руки к облезлому кусту бересклета.— Почему все должно быть так сложно?
— Ты еще меня вспомнишь, — выплевывает сквозь зубы прекрасная калавера и пинает меня по кожаному креслу.
Только осмелевшая Сантана хочет открыть рот, как почерневшие вьюны обвиваются вокруг наших тел, и острые побеги ввинчиваются в мой бензобак и покрышки. Рядом хрипит Лопес: вьюны быстро и умело пережимают ей сонную артерию.
***
Кварцевый песок, галька и вздувшийся трещинами асфальт – вот что простирается на много миль вокруг. Примитивный и оттого мало запоминающийся пейзаж.
Мы едем медленно и довольно: кажется, этой ночью мы наконец-то смогли хорошо отдохнуть. Сантана положила голову мне на плечо, и от одного этого я напыщен, горд и умиротворен.
— Видишь, что там? — азартно спрашивает Лопез, показывая пальцем на какой-то предмет в дымке жары. Цвета плывут, но это определенно человек. Живой, — Может, выменяем на мое пончо нож или мачете, — мечтательно тянет Лопез.
Но у путника нет ни мачете, ни ножа. Мы останавливаемся перед очень красивой девушкой. Ее аляповато-розовые кудри убраны в хвост и украшены свежей розой, а платье расшито узором из вьюнков.
— Где ты нашла розы? — пораженно спрашивает Сантана, не сводя с незнакомки взгляда.
— Секрет, — улыбается она, показывая крепкие белые зубы, — Подбросите?
— А куда тебе надо? — я высовываюсь с водительского места нашего пикапа и подозрительно осматриваю незваную попутчицу.
— Как можно дальше отсюда. Слыхали, тут в штате неподалеку был ужасный пожар? А потом потоп.
— Блядь, — сквозь зубы ругается Сантана.
— У меня есть деньги, — наконец, говорит девушка, — И маисовые лепешки.
— Садись, — я тут же открываю ей заднюю дверь и ставлю кроссовок на сцепление, — Погнали на Запад.
Хозяйка пустыни проворно забирается на кожаное сидение. В ее ушах адовым пламенем сияют серьги с сахарными калаверами.
@темы: текст, Glee, мое, марафон 2013
-
-
26.09.2013 в 17:21Ночь не менее прекрасна
-
-
26.09.2013 в 19:53